Славянофильство
Славянофильство — сложившееся в 1830-е—1850-х направление русской общественной и философской мысли, представители которого выступали за культурное и политическое единение славянских народов под руководством России и под знаменем православия. Течение возникло в противовес западничеству, сторонники которого выступали за ориентацию России на западноевропейские культурные и идеологические ценности.
История
Поражение декабристского восстания и, как следствие, усиление в стране бюрократической власти заставили мыслящую часть дворянства подумать не об улучшении петровской системы управления и ценностях, лежавших в ее основе, а об иных возможностях развития России. Эти возможности виделись на путях возврата к истокам допетровской России, России земских соборов, широкого местного самоуправления и отсутствия резкого социально-культурного раскола между правящим классом и большинством народа. Новое идейное течение, получившее название славянофильства, было крайне неоднородно, если проанализировать взгляды его представителей. В его идейном багаже соседствовали в значительной степени разные и часто противоречивые мысли и положения, достаточно эклектично объединявшиеся в общую концепцию. Наряду с твердыми национально-государственными ценностями, основанными на идеях Земского собора 1613 года, славянофилы несли в себе еще достаточно сильный заряд европейско-либеральной идеологии. Борясь с западничеством в его бюрократически-правительственных и революционно-оппозиционных формах, славянофилы часто скатывались к европеизму, когда речь заходила о конкретном реформировании внутреннего государственного устройства или о славянской солидарности. Первое часто приводило их к анархическому отрицанию роли государства в реальных социальных преобразованиях (вспомним хотя бы теорию К. Аксакова "О государстве и земле", в которой радикальным образом противопоставлялись общество и государство на протяжении всей истории России). Славянская же солидарность зачастую воспринималась во многом по-западному - как солидарность лишь национально-родственных народов, по аналогии с пангерманизмом и панскандинавизмом.
Глубокое осознание православно-религиозной основы этой солидарности пришло к славянофилам только после Крымской войны и польского восстания 1863 года. Борьба православных балканских славян за свое национальное выживание, обострившаяся в 70-е годы XIX столетия, заставила славянофилов повернуться от никогда не существовавшей в реальной жизни солидарности химерического всеславянства к конкретным интересам православно-славянских народов (болгар, македонцев, сербов, черногорцев). Однако, к сожалению, этот поворот произошел слишком поздно. Славянофилы, очень долго ориентировавшиеся на австрийских западных славян, в первую очередь на чехов и частично на словаков и хорватов (на их обращение в православие и присоединение к обновленной Российской империи), оказались совершенно не готовыми к восприятию проблематики жизни и борьбы православных балканских славян. Это привело (после русско-турецкой войны 1877--1878 годов, окончательно освободившей сербов, черногорцев и болгар от турецкого ига) к взаимному непониманию между славянофильской общественностью России и молодой интеллигенцией этих народов, что закончилось плачевно как для русского влияния на Балканах в 80-е годы прошлого столетия, так и для дальнейшей судьбы южнославянских народов. Стремление опекать мировое славянство натолкнулось на бурный рост национального возрождения у сербов и болгар, готовых к равноправному сотрудничеству с Россией, но не желавших терпеть даже благожелательной опеки со стороны последней…
Церковная политика славянофилов тоже несла в себе следы их колебаний. В вопросе освобождения русской православной церкви от государственной опеки они не проявили достаточной твердости, необходимой для восстановления ее прав, попранных петровскими реформами. В этом отношении большинство славянофилов, за исключением, быть может, Хомякова и Киреевского, оказались далеко позади некоторых наиболее прозорливых деятелей самой церкви. Например, епископ Игнатий Брянчанинов, соглашаясь со славянофилами в негативной оценке петровских реформ, еще в 40--50-е годы XIX столетия требовал от государственной власти созыва церковного собора, который мог бы принять меры для возрождения независимости церкви. Славянофилы, будучи подлинно верующими православными людьми, в то же время недооценивали роль церкви в проходивших в то время реформах государственной жизни. Высоко оценивая глубокую религиозность русского крестьянства и близких к нему по происхождению городских мещан, они не придавали достаточно серьезного значения форме церковного устройства, ибо считали, что народная вера преодолеет любой синодальный бюрократизм и всякое государственное вмешательство в церковные дела. Славянофилы не понимали, что в условиях резких социальных изменений, последовавших за отменой крепостного права, перемены в государстве и церкви насущно диктует сама жизнь. Отказавшись еще в конце 50-х годов поддержать звучавшие в русской православной церкви требования о созыве собора, славянофилы показали всю глубину своей отдаленности как от реального понимания процессов, происходивших в народной среде, так и от понимания подлинных интересов Православия в России. Ранняя смерть А. С. Хомякова сыграла здесь фатальную роль.
Фактически славянофилы оказались на одном полюсе с либеральными чиновниками-западниками, проводившими всем известные обширные реформы Александра II. Не понимая главного - того, что церковная реформа должна была предшествовать освобождению крестьян, дабы вчерашние крепостные, терявшие веру в прежний миропорядок, могли найти мощную духовную поддержку у независимой от государства церкви, славянофилы все более превращались в одну из идеологизированных политических "сект" образованного общества. Вышедшие из-под прямого надзора помещиков крестьяне, не получавшие в должной мере церковной поддержки и почувствовавшие кардинальные изменения в основах своей жизни, бросились удовлетворять свой духовный голод в различных сектантских объединениях, близких к немецкому баптизму и получивших к началу 70-х годов XIX века общее название штундизма.
Таким образом, борясь за освобождение зарубежных славян и приобщение их к православной вере, славянофилы забыли о насущных духовных запросах православных в самой России. В этом отразилась не только их дворянская оторванность от православного крестьянства и рядового священства, но и крайняя отдаленность от понимания судеб русского Православия большинством церковных иерархов. В славянофилах внезапно проявилось их неизжито западническое, сугубо интеллигентское стремление к духовному руководству обществом при полном игнорировании подлинных интересов тех самых традиционалистских слоев народа, выразителями интересов которых они стремились быть. В подобной ситуации исчезновение славянофильства как целостного идейного течения было во многом предопределено.
В 60-70-е годы XIX столетия на арену исторического развития вышли совсем иные силы - так называемые революционные демократы и революционные социалисты-народники. Позаимствовав у славянофилов идею крестьянской общины как краеугольного камня социальной жизни страны, они наполнили ее своим революционно-социалистическим содержанием. Пропаганда нигилизма, борьбы с религией, и прежде всего с Православием, стала основой их "философского" мировоззрения. В этих условиях без союза с сильной независимой церковью славянофилы не могли ничего противопоставить новому натиску. К концу 70-х годов влияние славянофилов внутри России сходило на нет.
Лишь русско-турецкая война 1877--1878 годов на время активизировала славянофильство. Однако эта активизация стала "румянцем на трупе" увядающего движения. Заключенный под прямым давлением славянофилов сан-стефанский мирный договор между Россией и Турцией превращал Болгарию, находившуюся в то время под покровительством России и в военном союзе с нею, в аванпост российского влияния на Балканах. Расширение болгарских границ до Эгейского моря разрезало турецкие владения в Европе на две части и создавало прямую российскую военную угрозу турецкой столице - Константинополю. Славянофилы, стоявшие за спиной русской дипломатии, явно не рассчитали как реальных сил России, так и возможности объединения против нее различных европейских стран, крайне боявшихся захвата ею Босфора и Дарданелл. Ультиматум английского премьер-министра Дизраэли, внезапное фактическое присоединение к нему Бисмарка, очередное предательство России Францией, интересы которой Александр II активно отстаивал после франко-прусской войны, привели к позорному дипломатическому отступлению России на Берлинском конгрессе 1878 года. Россия под объединенным давлением западных держав-партнеров не только отказалась от права Болгарии на выход в Эгейское море, но и согласилась на фактическое расчленение последней на две примерно равные части. При этом южная Болгария, получившая автономию в рамках Османской империи, юридически продолжала оставаться под властью Турции. Все это не только нанесло огромный ущерб России в Балканском регионе, но и нарушило ее добрые отношения с болгарами, прежде всего с болгарской элитой, столь надеявшейся на российскую поддержку своих национальных притязаний. С этого момента в болгарских правящих кругах возникла сильная прозападная группировка, традиции которой существуют по сей день (не случайно Болгария в Первой мировой войне участвовала на стороне Германии, а не России).
Таким образом, не достигнув своих целей внутри страны и потерпев поражение во внешней политике, славянофилы оказались у опасной черты, за которой начинался их раскол. Одна часть славянофилов все более сближалась с консервативными кругами западников-националистов во главе с М. Катковым, князем В. Мещерским и К. Победоносцевым. Другая тяготела к либеральным западникам во главе с графом М. Лорис-Меликовым. В этой связи можно сказать, что обе части расколовшегося движения реально предали свои земско-соборные идеалы. Первые заключили союз с апологетами бюрократического консерватизма, "подмораживавшего" основы петровской системы власти без каких-либо существенных ее изменений. Вторые заключили негласное соглашение с борцами за европейский парламентаризм в России. И тех и других славянофилы десятилетиями критиковали и высмеивали, однако, не найдя дороги к собственному народу, они фактически разделились между этими двумя одинаково роковыми для России общественно-политическими направлениями. Конечно, отдельные эпигоны славянофильства продолжали существовать и позже. Так, на консервативном фланге на рубеже XIX--ХХ веков яркой личностью выступал С. Шарапов, а на либеральном - Д. Шипов. Определенную роль в умеренно консервативных кругах играли Д. Ф. Самарин, генерал Киреев и другие.
Наиболее трагичной в этом отношении была судьба И. С. Аксакова, позиция которого оставалась неизменно верной старому славянофильству. Этот мыслитель и его немногочисленные сторонники попали в почти полную политическую и общественную изоляцию, потеряв влияние даже в кругах, декларировавших свою преданность славянофильским идеалам.
Однако все это было уже "жизнью после смерти". Даже крупная работа последнего видного славянофильского идеолога Ю. Ф. Самарина "Окраины России", посвященная национальному вопросу в Российской империи, уже не оказала никакого влияния на общественную жизнь страны. То же самое можно сказать и обо всех выше перечисленных представителях позднего славянофильства.
Славянофилы сошли с исторической сцены, но их опыт, их прозрения и ошибки являются историческим фундаментом и ценным наследием для всех убежденных сторонников национальной самобытности России.
Философия славянофилов
Формирование учения славянофилов стало закономерным этапом в развитии того философского умонастроения, которое проявилось в России уже в XVIII в. и было альтернативой широкому распространению в обществе рационалистических теорий, прежде всего идей французского Просвещения. Русское масонство XVIII в., александровский мистицизм, а затем усилия любомудров и русских шеллингианцев были направлены на вытеснение влияния философии французских просветителей и переориентацию русской мысли на новейшую немецкую философию, в конечном счете на Шеллинга и Гегеля. Поражение в 1825 г. декабристов, вдохновлявшихся главным образом рационалистической философией, также снизило престиж этого направления в российском обществе. Идеи французских мыслителей стали распространяться в России по преимуществу в виде чуждых Просвещению религиозных концепций (Л. де Бональд, Ж. де Местр и др.), уже несравнимых по масштабу своего воздействия с прежним «вольтерьянством». Во время царствования Николая I, известного усилением абсолютистского давления на все сферы интеллектуальной жизни, российское общество вступило тем не менее в эпоху подъема своего национального самосознания. Взлет национального духа, породивший Пушкина, Лермонтова и Гоголя, происходил не только в области литературы, но и в исторической науке, культуре и философии. Чем шире распространялось на Россию влияние новейших европейских учений, в том числе немецкой метафизики, тем яснее вырисовывалась для образованного общества неадекватность подхода к решению собственных национальных проблем и задач только на основе теорий Запада.
В этих условиях в 30-40-е гг. XIX в. формируется новое религиозно-философское учение. Его центром стала Москва, а приверженцами – выпускники Московского университета, молодые образованные дворяне. А. С. Хомяков и И. В. Киреевский явились родоначальниками этого нового движения философской мысли, к которому присоединяются Ю. Ф. Самарин, К. С. и И. С. Аксаковы, А. И. Кошелев и др. Представители указанного идейного течения, называвшие себя «московским направлением» (в противоположность «петербургскому»), получили литературно-публицистическое название «славянофилы», закрепившееся в ходе журнальных дискуссий 40-х гг. и с той поры вошедшее в общее употребление.
Как независимые социальные мыслители славянофилы не были «школьными» философами, связанными с какой-либо определенной традицией. Отсюда возникла проблема точной интерпретации философских аспектов этого движения, тем более что среди славянофилов существовало «разделение труда»: Киреевский преимущественно занимался собственно философской проблематикой, Хомяков – богословием и философией истории, Самарин – крестьянским вопросом, К. С. Аксаков – проблемами социально-философского характера и т. д. Не случайно В. В. Зеньковский затруднялся говорить о философии славянофильства в целом, предпочитал вести разговор о «философии славянофилов», т. е. отдельных мыслителей. Споры о соотношении науки, философии и религии, первоначально отталкивавшиеся от Гегеля и Шеллинга, перерастали в славянофильских кругах в дискуссии об отношениях между православием, католицизмом и протестантизмом, о судьбах христианского мира вообще и России как его составной части в особенности, об основах народного быта и характере просвещения в России и Европе и т. п. Ставя своей главной целью пробуждение национального сознания в обществе, славянофилы встретили отпор со стороны западников, понимавших патриотизм как европеизацию России, начавшуюся в петербургский период ее истории. Вместе с тем были услышаны и вызвали сочувствие русского общества призывы славянофилов к освоению духовного наследия Киевской и Московской Руси, славянского мира. Славянофильство в этом смысле становится, по выражению Самарина, «образом мысли» и пользуется поддержкой философов, литераторов, фольклористов, историков, славистов-Н. М. Языкова, П. А. Вяземского, А. Ф. Гильфердинга, Н. П. Гилярова-Платонова, Д. А. Валуева, Ю. И. Венелина и др. Особая роль в становлении славянофильского мировоззрения принадлежит поэту, дипломату и политическому мыслителю Ф. И. Тютчеву.
Необходимо отметить жанровую специфику славянофильских сочинений, они представляли собой своеобразный синтез философских, исторических, богословских, экономических, эстетических, этнологических, филологических, географических знаний. Теоретическим ядром этого синтеза стала специфически истолкованная «христианская философия», которую по праву считают крупным направлением оригинального русского религиозного философствования, оказавшим заметное воздействие на концепции Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева, систему В. С. Соловьева, философские построения С. Н. и Е. Н. Трубецких, С. Н. Булгакова, В. Ф. Эрна, Л. П. Карсавина, Н. А. Бердяева, С. Л. Франка. По-своему восприняли идеи славянофилов также евразийцы, представители «новоградства», других течений послеоктябрьского русского зарубежья. Речь здесь идет не только о «формальном» влиянии, т. е. о непосредственном использовании и дальнейшем осмыслении философских понятий и определений, введенных в употребление славянофилами, особенно Хомяковым и Киреевским, – «цельное знание», «живознание», «целостная личность», «всецелый разум», «соборность» и др. Можно говорить также и о том, что славянофилы выдвинули главные концептуальные положения русской религиозной философии, открыли источники для ее вдохновения в наследии отцов восточной церкви, а также первыми начали обсуждение философских проблем с точки зрения православно-церковного сознания.
Славянофилы исходили из того, что вера есть «крайний предел» человеческого знания, определяющий собой все стороны мысли. Религия – не только исходный момент, формирующий воззрение отдельной личности, но и духовное ядро, влияющее на жизнь общества в целом, на ход истории. Философию славянофилы трактовали как «переходное движение разума человеческого из области веры в область многообразного приложения мысли бытовой». «Практическая жизнь» является, по их мнению, тем процессом, в ходе которого постепенно реализуются начала, включающие в себя «отвлеченное содержание», доступное философскому познанию. Задача философии заключается в том, чтобы осмыслить их и на этой основе правильно решать поставленные самой жизнью вопросы.
Ключевым для теории познания славянофилов стало понятие цельности духа. Постижение истины невозможно с помощью только интеллектуальных способностей человека. Она становится доступной, как считал Хомяков, лишь живому (или цельному) знанию как органическому синтезу чувственного опыта, разумного постижения и мистической интуиции. Особый акцент в теории познания славянофилы делали на такие понятия, как воля и любовь. Истина, с их точки зерния, не может быть достоянием отдельного человека. Она открывает свои тайны «соборному сознанию» людей, объединенных в своем единстве на принципах свободы и любви.
Славянофильство не представляло собой ни политическую партию, ни оформленную теоретическую школу. Оригинально мыслившие философы славянофильства, обладавшие значительными материальными средствами и, по сути дела, максимально возможной по тем временам духовной независимостью, отнюдь не стремились выработать какую-либо общую «платформу» или согласованную политическую идеологию. Общего согласия не удавалось достичь даже по таким важным вопросам, как социальный идеал и пути его достижения. Киреевский утверждал, что христианское учение воплотилось во всей своей чистоте в русской истории в XVI в., когда общественный и частный быт полностью соответствовал основам православия. Разногласие Хомякова с Киреевским по данному вопросу возникло уже на начальном этапе формирования славянофильства. «Как ни дорога мне родная Русь, в ее славе современной и прошедшей, сказать это об ней я не могу и не смею. Не было ни одного народа, ни единой земли, ни одного государства в мире, которому такую похвалу можно бы было приписать хотя бы приблизительно». Разногласия среди славянофилов проявились во второй половине 40-х гг. Это побудило Киреевского в 1847 г. обратиться с письмом к своим московским друзьям с предложением проведения еженедельных встреч. Он надеялся, что на этих встречах, «восходя от начала к началу, мы дойдем, может быть, до тех оснований, согласие в которых может дать новую жизнь нашим мыслям и новый смысл нашей жизни». Серьезные дискуссии вызывал также вопрос о государстве. Недаром Киреевский в указанном письме подчеркивал, что «важное разногласие между нами заключается в понятии об отношениях народа к государственности. Здесь самые резкие крайности во мнениях делают всякое соглашение совершенно невозможным».
Трудно определить, кому из теоретиков славянофильства принадлежала ведущая роль в становлении данного интеллектуального движения. Киреевский выдвинул ряд основополагающих философских идей; среди своих сподвижников он был наиболее философски образованным человеком. Однако признано, что ему не хватало «энергии и волевого начала». Этими качествами обладал Хомяков. Он был чрезвычайно активным и всесторонне развитым человеком и имел огромный авторитет не только в кругу своих единомышленников, но и среди оппонентов. П. А. Флоренский, касаясь данного вопроса, писал, что «всякий вопрос о славянофилах и славянофильстве на три четверти, кажется, обращается в вопрос о Хомякове, и самая славянофильская группа мыслится как «Хомяков и другие».